Клеопатра глубоко вздохнула, дернула шеей и сухо прошептала:

— Я думала, что все гораздо проще. Ее и Шпилькина посадили в арестанский дом.

СЛЕДЫ (окончание)

— Дело в том, что этот ребенок не мой, — поутру, на первом же допросе, вибрирующим голосом сказала Клеопатра. — Младенец остался жить после смерти его матери — первой жены ротмистра. Тот меня умолял: «Никому не говори, что ты — не его мать! Мой Костя не должен знать, что растет сиротой». Я согласилась.

— На беду малыша! — сказал Шкляревский. — Вы его щипали и били, словно он ваш злейший враг. Все тельце ребенка испещрено синими рубцами, следами вашей ненависти. Продолжайте!

Клеопатра кивнула на Шпилькина:

— Вот этот подбил меня…

— Когда вы лишили жизни младенца?

— Три дня назад. Должен был вернуться мой старик, ротмистр. При нем я не имела возможности. Вот я все сделала, и словно нарочно тут же почтальон: «Вам телеграмма!» Старик сообщил, что задерживается на три дня. Тогда мы со Шпилькиным обрадовались: теперь можно подложить мертвеца Янкелю точно в Пасхальный день! Нож я загодя тихонько взяла у евреев.

Вдруг заголосил Шпилькин:

— Дура ты дура! Зачем только с тобой связался? Говорил ведь, коли убила, так надо жмурика к жидам тащить сразу, в ту же ночь. А ты: «Лучше в Пасху, лучше в Пасху!» Тогда никто не докопался бы.

Шкляревский усмехнулся:

— Докопался бы! Старый закон: когда человек идет на преступление, его Господь разума лишает. Ты, Шпилькин, кажется, единственный, кто в новых галошах в нашем селе щеголяет. Около забора твои следы четко отпечатались. И вели они прямехонько в сарай. Надо было галошики-то снять. Затем, пытался я сквозь щели ставня Янкеля разглядеть. Ни-че-гошеньки не вышло! И Клеопатра ничего видеть не могла: забыла, что ставни обиты железом.

Клеопатра фыркнула, покраснела и брезгливо сказала:

— Хоть бы этого… на столе, накрыли бы, что ль! Страсть, как покойников боюсь.

Шпилькин, торопясь оправдываться, затараторил:

— Ведь как все вышло? Она мне целый месяц твердила: давай убьем младенца и старика, все добро нам останется, и будем вместе в любви жить, в ус не дуть! Старику и младенцу она несколько раз в еду отраву сыпала. Вот лярва, Бога не боится! Но они оправлялись, а эта вот… сказала: «Старику я все равно буду понемножку отраву добавлять в еду, так незаметно изведу его! А этого сопляка… порешим к Пасхе. Сделаем Янкелям подарок!» И еще смеялась. Ишь, веселая нашлась!

Клеопатра с ненавистью полоснула взглядом Шпилькина:

— Ты, попугай, лучше расскажи, как ребенка к кресту прибивал…

— Ну, я ведь мертвенького, — с грустью сказал бывший становой пристав. — А ты — с размаху в сердце нож всадила. Небось, в подвале кровь так и не счистила до конца…

ЭПИЛОГ

Пока шло следствие, произошло вполне анекдотическое событие. Поймали двух воришек — хохлов Веревку и Граченка. Они признались, что поздним вечером 24 марта, в канун еврейской Пасхи, забрались в сарай к Янкелям. Украли двух куриц, которым на месте свернули шеи, да какой-то садовый инвентарь (из-за которого и попались). Едва выбрались наружу, видят фигура крадется. Разглядели — а это сам пристав Шпилькин! Что-то в руках тяжелое несет. Тайком, осторожно зашел в сарай, а вышел без поклажи.

Воришки едва не прыснули от смеха: «Одни у Янкелей тащут, другие, наоборот, им несут». По приговору волостного схода, воришки были наказаны 25 ударами розог и отпущены по домам.

Хуже пришлось убийцам. Клеопатра Александровская, по лишении всех прав состояния, была сослана на каторжные работы на 12 лет. Дмитрия Шпилькина суд присяжных отправил в вечную ссылку в отдаленнейшие места Сибири.

МОРСКОЙ УЗЕЛ

Иван Путилин — легенда российского сыска. Чрезвычайная наблюдательность, тонкое внимание, особого рода чутье и исключительное хладнокровие помогали ему поразительно быстро и с кажущейся легкостью раскрывать самые сложные дела. Об одном из них — наш рассказ.

КРОВАВЫЙ СЛЕД

Стоял морозный январь 1873 года. В Александро-Невской Лавре готовились к торжественной панихиде по случаю 100-летия графа Сперанского — крупного политического деятеля, инициатора создания в 1810 году Государственного совета.

С минуты на минуту должен был прибыть Государь Император со своей Августейшей фамилией. Заканчивались последние приготовления. Послушник Антип, жилистый невысокий мужик с печально-смиренным видом расчищал большой деревянной лопатой дорожку вдоль стены, за которой проживала монашеская братия.

Глубоко дыша, выпуская клубы белого пара, он приблизился к окошку своего духовного наставника иеромонаха Иллариона. Сотворив мысленную молитву во здравие и спасение отца Иллариона, Антип с еще большим усердием продолжил сгребать снег. Вдруг как молнией его поразило: под самым окном наставника он увидал в глубоком снегу следы с легкой кровяной отметиной и придавленный клок седых волос.

Подняв голову, Антип с недоумением увидал, что рама прикрыта неплотно. Послушник черенком лопаты тихонько постучал по стеклу:

— Отец Илларион, что-то ваше окошко… того… В ответ — молчание.

Отбросил Антип лопату, заспешил к келье наставника. Стучал, дергал — дверь как-бы кто изнутри держит. В это время послышался шум, крики:

— Батюшка Государь прибыли!…

С трудом поймал за рукав знакомого монаха:

— Федор, неладно с отцом Илларионом! Подсоби, хочу в окошко заглянуть. Ведь он никогда не запирает келью. И задвижки нет на дверях!

…Изловчился Антип, открыл раму, заглянул вовнутрь и тут же кубарем — отпрянул.

— Страсть какая! — язык Антипа заплетался. — Там… на полу… Все в крови!

…Уже через минут сорок на место происшествия прибыл 28-летний прокурор окружного суда А.Ф.Кони, а еще минут через двадцать, насмерть загоняя лихача, запахнутый в щегольскую бобровую шубу, начальник петербургской сыскной полиции Путилин. Сошлись великие криминалисты.

ПРЕДСКАЗАНИЯ

— Ясно, как Божий день, — говорил Путилин, — что убийца ушел через окно. А мы, Анатолий Федорович, в него войдем. Эй, Антип! На тебе 20 копеек, поезжай скорее на Литейный, против магазина Елисеевых, судебного эксперта Нестерова привезешь. Скажи: срочно!

…Келья Иллариона состояла из двух комнат — спальни и молельни. В последней и было совершено убийство. Монах лежал возле окна в громадной луже застывшей черной крови, натекшей из множества ножевых ран. Путилин насчитал их более пятнадцати — на спине, руках, груди. Глубокий порез был даже на лице. Некогда длинная, курчавящаяся борода была почти полностью вырвана. Ее клочки валялись на полу.

На столе стоял старинный дорожный самовар восьмиугольной формы, и рядом один стакан С недопитым чаем. Зато стульев было два, и они были придвинуты к столу. Путилин вслух прочитал надпись на задней стенке самовара:

— «Тула. Назар Лисицин». Устойчивый самоварчик!

— Покойный любил устойчивость, — согласился Кони. — Ведь он долгие годы плавал на Балтике. Дослужился до чина помощника капитана фрегата «Пересвет». Затем в его душе произошел перелом, он принял монашеский сан и уже ходил на мониторе «Чародейка» — в качестве судового священника.

— Однако! — Путилин с уважением посмотрел на прокурора. — Вы уже успели собрать сведения об убитом. Восторгаюсь вашей расторопностью. Убийца, чтобы оттянуть время обнаружения трупа, связал веревкой ручки дверей — спальни и выходящей в коридор. Крепкий узел сделал!

— Покойный, вижу, очень любил хороший чай! Посмотрите, Иван Дмитриевич, шкафчик набит разного сорта коробочками. Да и на полу возле трупа валяется фунтовая пачка китайского бандерольного…

Путилин наклонился, прочитал:

— «Байховый, номер 11». Редкий и дорогой сорт! Думаю, что именно с этой пачкой убийца явился к своей жертве. Дело было к вечеру, но монах свечу еще не зажигал. Илларион поднялся из-за стола, подошел к свету, шедшему из окна, разорвал бандероль и… получил удар ножом в спину. Вот видите, Анатолий Федорович, в лопатку пришелся…