Тщедушная, с очень узкими плечиками и плоской грудью, была весьма подвижна и явно тяготилась вынужденным молчанием. Знаками она показала, что хочет курить. Высокая достала из маленькой сумочки пачку папирос и протянула подруге. Едва та с жадностью затянулась, прикурив от керосиновой лампы «линейки», как в дверь постучали:

— Елизавета Юрьевна, к вам можно?

Тщедушная вздрогнула, засуетилась, заметалась, глаза ее забегали, выискивая местечко, куда можно было бы спрятаться. Высокая ткнула пальцем: «Под кровать!»

Выронив папиросу, тщедушная бросилась под панцирную сетку, слышно корябнувшись о нее спиной.

Елизавета отбросила крючок, открыла дверь.

На пороге стояла миловидная, улыбающаяся женщина лет сорока. Она излучала радость и душевное тепло.

— Слышим, вы пришли, а к чаю не выходите. Здоровы ли, Елизавета Юрьевна?

— Я сейчас выйду, Каролина Ивановна! Вдруг глаза у хозяйки округлились, она указала рукой на пол:

— Помилуйте, как можно горящие папиросы бросать на пол! Половичок, кажется, уже тлеет.

Елизавета торопливо подняла папиросу, заискивающе проговорила:

— Виновата, больше никогда вас, Каролина Ивановна, не огорчу. Пошли пить чай!

РАЗНЫЕ ПЛАНЫ

Вечернее чаепитие было традицией москвичей. Вот и в доме Каролины Ивановны за стол садилась кроме нее, одинокой вдовы, уже знакомая нам Елизавета Юрьевна Ульдрих — компаньонка хозяйки. Девица приехала в Москву из Митавы в 1895 году. О своих целях она говорила так: «Желаю закончить университет, чтобы служить на благо человечества!»

За стол приглашались также 35-летняя кухарка Анастасия Шаховцова, женщина удивительной силы и страшного аппетита, и 58-летний дворник Егор Волченков, косоглазый, длинноносый, любивший выпить и рассказать что-нибудь из своей службы в почтовом ведомстве — о разбойниках или нападениях на людей диких зверей.

Сегодня за столом было оживленней обычного. Хозяйка говорила:

— Вы, дорогая Елизавета Юрьевна, из западных краев в Москву, а я напротив — собираюсь в Вильну.

Все уже знали, что за хозяйку просватался богатый отставной генерал из Вильно. Каролина Ивановна вчера посетила вместе с Елизаветой банк и сняла для поездки 500 рублей.

Увидав деньги, на взгляд Елизаветы совершенно громадные, она завистливо подумала: «Дает же Бог людям счастье! Если бы мне такой капитал, купила бы себе беличью шубу и две, нет, три пары бальных туфель. И еще поступила бы на какой-нибудь факультет и окончила его!»

Зачем ей были нужны именно бальные, а не какие-нибудь другие туфли, и какой именно факультет собиралась кончать она, если бы ей вдруг достались эти 500 рублей, девица объяснить не умела.

В тот же день она встретилась со своей подружкой Паулиной Грюнберг. Они сидели в кафе на Тверском бульваре, пили ликер «Розы» и тяжело раздумывали: как завладеть этим капиталом?

— Я знаю, куда хозяйка прячет деньги, но до воровства никогда не опущусь, — с брезгливой гримаской произнесла Елизавета. — Мне будет стыдно хозяйки.

— Так где деньги?

— В сейфе, а ключи от него в бельевом шкафу. Думаю, там фамильные драгоценности, — начала фантазировать Елизавета.

— И еще на пальце у нее золотое колечко, ты мне говорила, — хозяйственно напомнила Паулина.

Подруги замолкли, размышляя об одном и том же.

Паулина вдруг резво проговорила:

— Я придумала нечто гениальное!

И далее она поведала план, согласно которому следовало хозяйку убить. «Тогда, — весело захлопала в ладошки Паулина, — не стыдно забрать у нее деньги и ценности!»

— Замечательно, ты, моя прелесть, просто умница! — и Елизавета чмокнула подругу в губы.

Вот этот план девицы и собрались осуществить нынче.

У САМОВАРА

— Пейте, душенька, чай с вареньем, — хозяйка заботливо ухаживала за Елизаветой. — Что-то сегодня вы задумчивы?

Компаньонка действительно крепко задумалась о том, что сегодня же надлежало осуществить. Паулина прошлый раз в кафе сказала:

— Я тайком пройду к тебе в комнату и спрячусь. Когда все уснут, мы убьем хозяйку.

— Правильно! — поддержала Елизавета. — Затем мы накапаем немного кровью у служанки Анастасьи в комнате и подсунем ей несколько вещей убитой. Ты же, Паулина, возьмешь с собою все реквизированное у Каролины Ивановны и отсидишься у себя на квартире. Не вздумай приходить ко мне! Когда Анастасью арестуют и на нас не будет подозрения, мы станем тратить деньги…

— И поступим в университет! — добавила Паулина. — Чтобы быть полезными людям.

Потом девицы, наконец, догадались, что резать хозяйку нельзя, потому как сами могут испачкаться кровью, а они крови боялись.

— Мы ее просто задушим! — улыбнулась Паулина. — Так эстетичней!

Елизавета подпрыгнула от восторга:

— Вот именно! Я читала про свирепого разбойника-француза Жустина. Он был страстным и ревнивым. Когда ему казалось, что его жена недостаточно горяча с ним в постели, он брал подушку, клал на голову и не отпускал ее до тех пор, пока под ним не оказывался холодный труп! Так Жустин задушил семь очаровательных красавиц!»

«— Ах, как чудесно — подушкой! Можно и веревочкой, но это… не так изящно».

…Елизавета, словно очнувшись, вернулась сознанием к происходящему вокруг. Каролина Ивановна говорила:

— Венчаться мы решили в Москве, в церкви Знамения Пресвятой Богородицы. Это за Петровскими воротами, во 2-м Знаменском переулке. Ведь меня там крестили. Я себе заказала подвенечное платье, на примерку ездила в Петербург к самому Чернышеву. Знаменитый мастер!

Елизавета со злорадством подумала: «Не красоваться тебе в этом платье, да и генерала своего не увидишь! А ляжешь ты сначала в гроб, а на лоб тебе положат венчик. Глаза твои безобразно провалятся и будешь ты желтой, словно лимон. А потом тебя опустят в землю. Навсегда! И все это произойдет по моей воле!»

И вдруг неожиданно для себя спросила хозяйку (об этом есть в деле свидетельские показания):

— А что, Каролина Ивановна, не хотели бы вы помереть? Вот прямо сегодня в ночь?

Елизавета тут же осеклась, в голове пронеслась мысль: «Что я, дура, несу?» Каролина Ивановна опешила:

— Бог с вами!

Елизавете показалось, что дворник и кухарка смотрят на нее подозрительно. Сразу подумалось: «Что делать? Надо и этих двух прикончить, а самой бежать под чужой фамилией. Пока полиция очухается, я буду далеко за границей. С таким громадным капиталом девушке везде хорошо. Кстати, зачем делить деньги с Паулой? Да, в постели она бывает очень нежной. Но любовницу можно найти другую, были бы деньги. Может ее прикончить?»

И вдруг замечательную эту мысль перечеркнуло воспоминание о том, что днями она отправила Пауле письмо, в котором делилась планами умерщвления отъезжающей хозяйки:

«Милая, ласковая Паула!… Если мы могли бы сделать так: ты переоделась бы извозчиком и правила лошадью. Мы поехали бы на железную дорогу по какой-нибудь улице, где мало людей.

Я наложила бы Каролине Ивановне что-нибудь на рот (хлороформ? — В. Л.)… Да, остается лишь одно — умертвить ее на дороге. Такая добыча не так скоро представится, разорви письмо обязательно. Лучше раньше быть осторожней, чем потом раскаиваться. Если было бы можно достать сонные капли или хлороформ, или яд. Целую нежно, твоя Е.»

Девица мучительно пыталась разгадать: послушалась ли Паула, уничтожила письмо? Нет, могла и сохранить. Тогда после ее смерти найдут послание Елизаветы, тут же разоблачат, и скрыться далеко не успеет. «Стоп! А если не убивать Паулу, а просто сбежать от нее с деньгами? Это лучше, гуманней. Пусть живет, она хорошая. А не донесет ли в полицию? Нет, не донесет — испугается за себя!» (Приведенное выше письмо фигурировало позже на судебном процессе.)

Елизавета сразу повеселела, открыла крышку рояля, громко запела, фальшивя на высоких нотах:

О, милый друг, из-за могилы Услышь мой голос, мой привет. Есть жизнь за гробом, друг мой милый, И для сердец разлуки нет…